Выше отмечалось, что Тургенев усматривает в народной среде два характера: люди, подчиненные извечным циклам природы и крестьянского труда, и поэтические натуры, несущие в себе начала движения, тенденцию нарушения извечной неподвижной косности бытия. В «Записках охотника» обе тенденции — постоянство, близость к природе, патриархальная устойчивость и подспудное, таинственное движение, своего рода конвекция, — рисуются как характерные проявления жизни крестьянского «мира». В написанных в 50-х годах повестях «Муму» и «Постоялый двор» Тургенев как бы отказывается от этого своего наблюдения и, подобно Григоровичу, усматривает в постоянстве, неизменности жизни отдельного крестьянина условие его благополучия, а с движением в пространстве, переселением связывает представление об опасностях и бедствиях. Наиболее ярко проявилось такое отношение к передвижению в пространстве в «крестьянском» романе Григоровича «Переселенцы», где трагичность и гибельность переселения с родных земель для крестьянина раскрывается через два параллельно развертывающихся сюжета: переселение по прихоти господ в далекие степные места крестьянина Лапши и его семьи и скитания сына Лапши, Пети, похищенного нищими. Хотя и в этом романе есть фигура слепого бродяги Фуфаева, который предпочитает скитания рабскому существованию оседлого крестьянина («корочка сера, да волюшка своя», — говорит он), но все повествование романа сводится к тому, что отрыв от родной земли неизбежно несет гибель крестьянину. Фуфаев своим убожеством — слепотой — поставлен вне крестьянского мира и является исключением как в среде землепашцев, так и в «дурном обществе» нищих. Вообще же у Григоровича человек из народа, легко уходящий из родных мест, меняющий свое место жительства, как правило, плохой человек — разбойник, бездельник, аферист.
В «Переселенцах» в основу сюжета положен, очевидно, наблюдавшийся писателем в крестьянской среде страх перед переселением. Черты мировоззрения крестьянина, зависящие от условий его жизни, его идеальные представления, таким образом, объективизировались. «Власть земли», которую Глеб Успенский, наблюдавший уже свободных от крепостной зависимости крестьян, счел за основу всей системы идейных и нравственных представлений народа, по-своему истолковывалась Григоровичем.
В «Муму» Тургенева рассказ о насильственном отторжении Герасима от родной земли и его самовольном возвращении в деревню передает ту же любовь крестьянина к земле, к своему труду, ту же неприязнь к переменам, то же восприятие родины как замкнутого пространства. В повести «Постоялый двор» легко меняющий место жительства разносчик Наум — злой человек, хищник, противопоставляющий свой эгоизм миру и не считающийся с его мнением. Другого же героя — Акима — заставляет покинуть родные места лишь страшная жизненная катастрофа, и его уход из деревни равен уходу из жизни, отрешению от всех ее благ и прельщений.
В середине 50-х и начале 60-х годов, однако, взгляд на передвижение в пространстве изменился. В эти годы стало ясно, что оно является своеобразной формой исторического движения, отражает социальные сдвиги. В это время мысль об эпохальном значении народных движений, о том, что судьба каждого отдельно взятого простого человека имеет исторический характер, становилась все более популярной. Передвижение масс простых людей — крестьян — в пространстве, воспринятое писателями как воплощение исторических сдвигов в жизни народа, составило основу распространенных сюжетов литературы 60-х годов.
Эта особенность сюжетов народных повестей и романов отражала историческое мышление людей эпохи больших социальных сдвигов. Оценивая достижения исторической и этнографической науки 60-х годов, А. Н. Пыпин писал: «Особенною заслугой новейшей историографии было стремление раскрыть народную сторону истории, — роль народа, его сил и характера, в создании государства, — и судьбу народа в новейшем государстве... Больше чем когда-нибудь историческая пытливость обращалась к тем эпохам и явлениям истории, где высказывалась деятельная роль народа: таковы были эпохи древней истории, время вечевого устройства и народоправств, время народной колонизации, далее — время междуцарствия ... время народных волнений в конце XVII века, время раскола».[1] Г. П. Данилевский рисовал в своих романах «Беглые в Новороссии», «Воля» расселение беглых крестьян на новых землях, народную колонизацию. То же историческое явление затронул и А. К. Толстой в «Князе Серебряном», причем оба писателя ставили колонизацию, историческое явление бегства крестьян на окраины России и освоение ими новых земель в связь с политическим и социальным гнетом, царящим в стране. Однако, несмотря на несомненный читательский успех и бесспорные беллетристические достоинства этих романов, не они определяли собою лицо литературы эпохи.
В «Севастопольских рассказах» Л. Толстого впервые с огромной силой художественной убедительности перемещение масс народа в пространстве, изменение привычных форм их жизни было показано как выражение исторических процессов. Толстой видит в обороне Севастополя коллективное деяние народа, подвиг, совершенный массой его участников, съехавшихся с разных концов страны и действовавших, несмотря на свои индивидуальные «личностные» отличия, как единое целое.
Особенностью изображения народа в «Севастопольских рассказах», предвосхитившей и подготовившей разработку темы массовых исторических процессов (в частности, проблемы войны) в романе «Война и мир», явилось совмещение в образах героев психологии и идеологии личной, индивидуальной с психологией и идеологией массовой, в момент коллективного исторического деяния объединяющей личности в армии и народы. Как индивидуальность, личность, человек погружен в частную жизнь с ее интересами, но историческая жизнь страны, великие движения народов в пространстве и времени складываются из отдельных воль людей и не могут совершиться без участия этих частных лиц, без их слияния в едином стремлении. Концепция Толстого предполагает некие общие, слишком многочисленные и нелегко определимые причины, которые подчиняют себе и Наполеона, и каждого капрала и которые толкают целые народы на участие в конфликтах, великих передвижениях, миграциях, взаимных истреблениях. Наполеон, мнящий себя «изобретателем» и руководителем разрушительного, безнравственного и пагубного движения одних народов против других, является таким же инстинктивным исполнителем этого массового стремления, как и любой капрал. Таким образом, умаляя по сравнению с гегельянцами роль выдающихся личностей в истории, Толстой чрезвычайно поднимает значение каждого рядового человека в исторических событиях, а вместе с сознанием этого значения повышает меру его нравственной ответственности за массовые явления и деяния. Значение, которое Толстой придавал влиянию характера рядового человека на исторические события, охватывающие целые народы, выражено в эпизодах «Войны и мира», рисующих партизанскую войну. Денисов из любви к своему полку, презрения к «штабным», в силу своей горячности и склонности к самоуправству отбивает обоз с провиантом, предназначенный для другого полка. Это резкое проявление его индивидуального характера, нарушающее воинскую дисциплину, раскрывает ему возможность ведения «войны без правил», партизанских действий против французов. Таким образом, его незаконный налет на обоз служит для него «репетицией» партизанских военных операций, сыгравших огромную роль в разгроме войск Наполеона. Свое значение в партизанской войне имеет и характер крестьянина Тихона Щербатого, прирожденного разведчика, его дерзкая смелость и сметливость, и холодная отвага, жестокость и удаль Долохова.
К художественному проникновению в сущность жизни народных масс Толстой в «Севастопольских рассказах», а затем и в «Войне и мире» подходит как бы с двух взаимно противоположных сторон: через синтетический, обобщенный показ психологии и идеологии целого сражающегося народа, делающего совместное тяжелое и кровавое дело войны, и через анализ побуждений, мыслей, желаний отдельных людей в отдельные моменты. Раздробленные, личностные, случайные движения, факты, мысли, поступки он овевает дыханием целого, общим эпическим и трагическим смыслом, высшей, не всегда понятной участникам и наблюдателям событий закономерностью. Вместе с тем он показывает индивидуальность, своеобразие внутренних, самых простых движений человеческой души, бесконечную сложность элемента сознания, простейшей мысли, непосредственной эмоции.
Слияние бесконечных отдельных устремлений в единое народное действие показано в «Севастопольских рассказах» в момент исторического катаклизма, трагической «сшибки» интересов народов. Здесь Толстой находит новую основу для народного романа. Не судьба отдельного крестьянина, отдельной семьи или даже рода, соотнесенная с извечной и неизменной патриархальной традицией жизни народа, а непосредственное, катастрофическое проявление исторических движений, увлекающее массы народа и так или иначе отзывающееся на судьбах отдельных людей, делается в его произведении сюжетом эпического повествования. Нельзя не заметить, что здесь Толстой становится на путь, намеченный в 30-х годах Пушкиным в «Капитанской дочке» и «Истории Пугачева».
В «Севастопольских рассказах» Толстой показывает связь исторической судьбы страны с необычной деятельностью народа. Именно в этой необычной, не «естественной» деятельности — убийстве и жертве, риске собственной жизнью — раскрывается сущность характеров отдельных людей и народа в целом, сложившаяся в иных, традиционных, «нормальных» условиях.
Следуя за Пушкиным, Толстой повествует о судьбах целого народа и не упускает из вида отдельного человека, причем, как и у Пушкина, именно отдельный, не выдающийся, маленький человек в «Севастопольских рассказах» оказывается в качестве исторического деятели на переднем плане. Передавая всю сложность диалектики мыслей-чувств, которые в одно мгновение продумал и перечувствовал убитый наповал скромный и незначительный офицер Праскухин, «пустой, безвредный человек, хотя и павший на брани за веру, престол и отечество», Толстой раскрывает бесконечную содержательность элемента сознания.
Толстовский анализ душевного мира рядового, простого (не сложного) человека и изображение массовых народных движений в «Войне и мире» соответствовали «духу времени». Эти литературные открытия Толстого своеобразно выражали эпоху падения крепостного права, революционной ситуации 60-х годов. Вместе с тем интерес к психологии и идеологии человека из народа проявился уже в ранних произведениях писателя. Попытка проникнуть в душевный мир простого человека была им сделана в «Детстве» и в «Отрочестве»; несмотря на то что в этих произведениях изображался ребенок и соответственно рисовались окружающие ребенка и доступные ему явления действительности, анализ душевного мира простых людей, с которыми сталкивается юный герой, здесь поставлен в связь с наиболее серьезными философскими, этическими и общественными проблемами времени. Наивная исповедь старого гувернера-немца Карла Иваныча приобщает дворянского мальчика к историческим событиям, волновавшим в недавнем прошлом народы. Захватнические наполеоновские войны, жестокая диктатура французского императора, столкновение «маленького человека» с неумолимой машиной военно-бюрократического государства, борьба за существование, иллюзии и разочарования скромного бедняка проходят перед Николенькой Иртеньевым в рассказах Карла Иваныча. Этот бедный, малообразованный человек, в котором старшие видят не учителя, а «дядьку, немецкого мужика», оказывается одним из подлинных наставников мальчика. Он внушает Николеньке отвращение к войне, насилию, убийству. Впервые обратись в «Детстве» к теме наполеоновских войн, Толстой включил в рассказ Карла Иваныча эпизод из личной жизни этого героя, ушедшего в солдаты вместо брата, — эпизод, предвосхищающий соответствующий рассказ о подвиге самоотвержения Платона Каратаева. Близки к некоторым моментам романа «Война и мир» также воспоминания Карла Иваныча об ужасах французского плена и о бессилии добродушных французских солдат предотвратить жестокость в отношении к побежденным, неразлучную с военными «порядками», установленными завоевателем. Вместе с тем Карл Иваныч наделен чертами, которых Толстой не находит в своих героях из русской народной среды. Старый гувернер тщеславен, он стремится своими рассказами утвердить значительность собственной личности, наивно позирует перед юным слушателем, сентиментально мусирует свои горести. Эти черты характера Карла Иваныча дают основание противопоставить его таким представителям народной среды, оказавшим значительное нравственное влияние на Николеньку, как няня Наталья Савишна и юродивый Гриша. Толстой говорит устами своего героя о последнем: «...странник Гриша давно окончил свое последнее странствование, но впечатление, которое он произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей памяти. О, великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость бога, твоя любовь так велика, что слова сами собою лились из уст твоих — ты их не поверял рассудком... И какую высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился на землю!» (1, 35). Здесь человек из народа выступает уже как носитель этической доктрины, которая не осознана им, но определяет собою и его личность, и всю его жизнь. С другим человеком из народа — Натальей Савишной — Толстой связал чрезвычайно важную, тревожившую его в течение всей его жизни проблему бытия и небытия, смерти и бессмертия. Рождение и смерть были в сознании Толстого связаны как моменты бытия человека, соприкасающиеся с вечностью. Проблема смерти в произведениях Толстого нередко ставится в эпизодах рождения человека. Так, в «Войне и мире» наиболее зримо выступает эта соотнесенность рождения и смерти в эпизоде родов маленькой княгини и возвращения князя Андрея. «Чудесное избавление» Болконского от смерти на войне и неожиданная смерть его жены в семейном гнезде, подвиги мужчин, несущих уничтожение, и извечный героизм женщин, дающих жизнь, сопоставляются здесь самой жизненной ситуацией. В этом-то эпизоде появляется старая няня Болконских (тоже Савишна, как в «Детстве»), которая в тревожную ночь рассказывает княжне Марье, как ее в походных условиях рожала мать. Няня первая слышит колокольчик, возвещающий о возвращении князя Андрея из мнимого небытия. Образ няни возникает еще раз в эпизоде смертельного ранения Андрея Болконского, в его мыслях-ощущениях на операционном столе.
Первым произведением, которое отразило эти философские раздумья Толстого, было «Детство», и здесь философская идея единства жизни и смерти нашла своеобразное, новое в литературе 50-х годов, но характерное для Толстого воплощение. Носителем и выразителем этого круга идей писателя выступает в «Детстве» крестьянка — няня Наталья Савишна. Эта простая женщина одарена способностью проникать в суть самых глубоких жизненных проблем и давать решения наиболее неразрешимых из них. Способность эта отражает коллективные, общие, созданные не одной личностью, а человечеством в целом и сохраняемые народной средой этические идеалы.
Возможность обнаружить ответы на такие сложные философские вопросы в сознании темного и зависимого человека, скромного и не привыкшего выражать свои мысли, коренилась в природе творческого метода Толстого. Толстой открыл концепционность не сознающего себя сознания. Он показал, что в самом своем элементе, в простейших формах и во внешне кратких, «разорванных» эпизодах мысль, даже пережитая как мгновенное чувство, имеет концепционную, логическую основу и может быть развернута в большой, разветвленный монолог.
Для Толстого стал возможен анализ не только сложного, сознающего себя, анализирующего себя и преднамеренно творящего концепции сознания (тип сознания Печорина, Гамлета Щигровского уезда, «человека из подполья» Достоевского), но и потока стихийного сознания, возникающего в процессе практической жизни, в непосредственной связи с ощущением и действием, — сознания, которое само себя не воспринимает как «мышление».
Благодаря этой особенности своего метода Лев Толстой сумел перешагнуть через то препятствие, которое казалось непреодолимым П. В. Анненкову, утверждавшему, что рассказы и романы из народной жизни — литературные жанры, исчерпавшие себя, так как патриархальный крестьянин «мыслит элементарно», неразветвленно и выражает свою мысль коротко, лаконично.
Рисуя в «Детстве», «Отрочестве» и «Юности» становление характера человека, Толстой делит этот процесс на этапы. В качестве важнейшего момента осознания героем своего отношения к миру писатель рисует его первое столкновение со смертью. Смерть матери для героя не только безвозвратная потеря самого близкого человека, но и воплощение смерти вообще, трагическое выражение неотвратимости смены поколений. Эта страшная, неудобопонимаемая тайна и трагедия человеческого бытия обрушивается на героя в детском возрасте и требует осмысления.
Повествование о формировании Николеньки Иртеньева начинается в повести «Детство» с того, что герой находится в комнате для мальчиков на попечении гувернера Карла Иваныча. Он еще во многом дитя, но период детства близится к концу. Мальчиков должны окончательно отделить от девочек и увезти из деревни, чтобы дать им настоящее, мужское воспитание. Однако этому изображенному в повести «Детство» моменту и вообще периоду воспитания Николеньки в комнате для мальчиков предшествовал возникающий в повествовании лишь в форме смутных воспоминаний героя период первых лет его жизни, непосредственно примыкающих к столь же страшному, как момент смерти, моменту рождения, перехода из небытия к бытию, преодоления опасного и таинственного порога, через который прошел беззаботный, казалось бы ничего еще не испытавший ребенок. Период младенчества — период первого «бессознательного сознания», и главное в этом сознании — ощущение полноты жизни. С этим первым периодом, забытым, но чрезвычайно важным для формирования личности, связаны образы матери и Натальи Савишны; няня Наталья Савишна — первая воспитательница Николеньки. Она стояла у его колыбели и осеняла те бессознательные годы его жизни, когда он, по собственному утверждению, «был счастлив» и «жил полной жизнью», те годы младенчества, память о которых навсегда утеряна, которые граничат с вечностью, откуда «пришел в мир» человек. Когда юный Иртеньев лишается матери и перед ним встает во всей своей непостижимости проблема смерти, другой «вечности» (первая — до рождения), единственный человек, с которым он вступает в простой, но глубокий диалог об этом, — Наталья Савишна. Она делится с ним своими и народными решениями этой всемирной загадки, решениями, за которыми, при их традиционной и привычно религиозной форме, стоит прежде всего любовь к другому, братское отношение к людям, несовместимые с тщеславием и эгоизмом. Сила и бескорыстность любви Натальи Савишны к «maman», глубина и искренность ее жалости к детям-сиротам помогают Николеньке Иртеньеву принять не вмещающееся в его сознание представление о смерти матери и вынести обострившееся до предела в этот момент чувство фальши окружающей жизни, тщеславия и эгоизма всех даже в горе. Изображая затем в «Отрочестве» смерть бабушки, о которой никто, кроме ее ворчливой горничной Гаши, искренне не горюет, Толстой дает понять, что искренность, отсутствие рисовки и эгоистического тщеславия присущи не только Наталье Савишне, но и другим крестьянам.
История Натальи Савишны — жертвы барского произвола — даже в деталях совпадает с историей Игрушечки из одноименной повести Марко Вовчок. Есть страницы повествования о ней, живо напоминающие «Записки охотника» (описание смерти Натальи Савишны и рассказ Тургенева «Смерть»). Замкнутость Натальи Савишны, ее нежелание общаться ни с кем из дворни, ее привязанность к собаке, ее покорность господской воле, помешавшей ее браку с любимым человеком, — все это близко к характеристике Герасима в «Муму» Тургенева. Особенность образа Натальи Савишны состоит в том, что у этой старой крестьянки есть жизненная философия, определенный строй нравственных понятий. Главный этический принцип, которым она руководствуется, — жизнь для других, главное ее свойство — скромность и искренность, стиль ее поведения — простота. И в произведении, посвященном изображению духовного формирования дворянского молодого человека, няня Наталья Савишна рисуется как источник одного из значительных нравственных влияний. Наталья Савишна с детства опекала мать героя. Не по собственной воле, а по господской эта крепостная женщина принесла в жертву «барышне» свое личное счастье. Однако крепостнический произвол не превратил ее в безличное, покорное существо. Сосредоточив на своей воспитаннице всю любовь, на которую была способна ее богатая натура, Наталья Савишна создала вокруг нее ту особенную атмосферу любви, ласки, гуманности и простоты, которая сформировала характер барышни, столь выделявший ее впоследствии из круга светских женщин и помещиц.
Писатели-реалисты 40-х годов не ставили перед собой цель доказать, что кротость и долготерпение являются преимущественными чертами народного характера, но, атакуя с позиций гуманизма социальные устои крепостничества, они рисовали обобщенно-идеальный образ крестьянина, отражавший реальное трагическое положение народа, и выражали мысль о нравственном подвиге масс, сохранивших высокие этические ценности и творческие силы в условиях многовекового рабства.
Однако в 60-е годы такое изображение народа не удовлетворяло. Изменилось положение крестьянства, менялись его настроения. Интерес к духовному миру крестьянина, попытки определить исторические перспективы жизни народных масс и показать их в историческом деянии были сделаны в самых разных произведениях реалистической литературы этого периода.
В общей концепции романа «Война и мир», в рассуждениях Толстого о характере народа, проявившемся во время Отечественной войны 1812 г., в таких эпизодах, как изображение воинского подвига капитана Тушина, в картинах Бородинского сражения, в частности боя на батарее Раевского, в образах Каратаева и других солдат идея нравственной, умственной и творческой независимости народа является основой повествования.
Впервые в творчестве Толстого эта тема получила всестороннее развитие в повести «Казаки».
Схема сюжета «Казаков» Толстого близка к «Цыганам» Пушкина и к повестям Лермонтова «Тамань» и «Бэла». «Усиленно сознающий» герой, свободно поступающий, как герой романтической поэмы, покидает Москву в поисках жизни, которая духовно его бы удовлетворяла. Его поездка на Кавказ «романтичнее», чем поездка Печорина, который послан «по казенной надобности». Он может поступать и поступает соответственно потребностям своего внутреннего развития, которое приводит его к разладу с обществом, усугубленному путаницей в личных отношениях со светской женщиной. Ложность жизни, с которой расстается герой, подчеркивается с первых страниц романа. Вместе с тем подчеркивается и некоторая «неестественность» легкости и свободы, с которой осуществляет богатый дворянин свое решение о перемене жизни, — свободы, свидетельствующей о том, что он ничем не связан и живет исключительно для себя, эгоистически наслаждаясь материальными и духовными благами.
«Все затихло в Москве ... Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы. А у господ еще вечер... “И чего переливают из пустого в порожнее? — думает лакей, с осунувшимся лицом, сидя в передней. — И все на мое дежурство!”» (6, 3), — так в духе своих будущих знаменитых противопоставлений, но вместе с тем и в манере, близкой к Григоровичу (повесть «Пахатник и бархатник»), начинает свое повествование Толстой. Определив своего героя социально, через взгляд на него и его друзей простого люда и через сопоставление его забот и забот тружеников города, Толстой переходит к анализу духовного состояния, мыслей и переживаний героя, данных «изнутри». Подобно Тургеневу и Достоевскому, он отмечает в качестве главной черты характера своего героя эгоизм, подобно другим писателям 60-х годов он прежде всего раскрывает отношение своего героя к проблеме карьеры и призвания. У Толстого характеристика отношения героя к карьере органически сливается с анализом его самосознания и социально-психологических оснований его эгоизма: «Оленин был юноша, нигде не кончивший курса, нигде не служивший (только числившийся в каком-то присутственном месте), промотавший половину своего состояния и до двадцати четырех лет не избравший еще себе никакой карьеры и никогда ничего не делавший. Он был то, что называется “молодой человек” в московском обществе. В восемнадцать лет Оленин был... свободен... он все мог сделать, и ничего ему не нужно было, и ничто его не связывало. У него не было ни семьи, ни отечества, ни веры, ни нужды», (6,1-8).
Поездка героя на Кавказ — следствие его полной свободы, карьерной неустроенности и нравственной неудовлетворенности. Толстой отмечает «гамлетические» черты своего героя — его нигилизм, скептицизм, книжность и склонность к резиньяции — и в то же время подчеркивает водораздел, пролегающий между ним и «гамлетистами» — «лишними людьми»: «Он не только не был мрачным, скучающим и резонирующим юношей, а, напротив, увлекался постоянно» (6, 8).
Таким образом, писатель как бы раскрывает многосоставность типа «гамлетиста» и недостаточность отнесения личности к типу для объяснения ее. Он замечает внутренние противоречия и в самой личности героя: система его взглядов не соответствует логике его поступков. Его неспособность к настойчивой деятельности в заданном направлении — не слабость характера, не следствие чрезмерного развития сознания или приверженности к чистой теории, а выражение социальной и бытовой привычки к свободе, боязни труда и борьбы, накладывающих на человека узы. Исходя из социально-типического и вместе с тем противоречивого характера Оленина, Толстой подвергает анализу и истолкованию самое понятие эгоизма в применении к данной личности. В эгоизме Оленина проявляются и социально-типические черты, и незрелость теоретического ума, и благородные мечты о служении людям. Его эгоизм — «любовь к самому себе, горячая, полная надежд, молодая любовь ко всему, что только было хорошего в его душе» (6, 7).
В этом эгоизме отражается сознание всемогущества человека, стихийным проявлением которого бывает энергия молодой личности: «Он раздумывал над тем, куда положить всю эту силу молодости... ту на один раз данную человеку власть сделать из себя все, что он хочет, и, как ему кажется, и из всего мира все, что ему хочется... Оленин слишком сильно сознавал в себе присутствие этого всемогущего бога молодости... Он носил в себе это сознание, был горд им и, сам не зная этого, был счастлив им. Он любил до сих пор только себя одного и не мог не любить, потому что ждал от себя одного хорошего и не успел еще разочароваться в самом себе» (6, 8).
Автор представляет читателю Оленина, рассказывая весьма бегло об обстоятельствах жизни и весьма пространно о внутреннем мире героя, и делает это так, чтобы сразу дать понятие о его индивидуальности, предостеречь от поспешных литературно-стандартных суждений о его характере как о «типе». Толстой как бы напоминает, что одни и те же поступки, одни и те же душевные движения и даже мысли могут иметь совершенно разные этические и психологические источники и разный смысл.
Отделенность авторского оценивающего голоса от героя, строгая, всесторонняя и нелицеприятная оценка внутреннего мира Оленина, данная «извне», принципиально отличает повесть «Казаки» от «Детства», «Отрочества» и «Юности». Правда, и в трилогии Толстого присутствует как бы два лица — герой собственно и герой-рассказчик — «мемуарист»; кроме того, особенное свойство характера Николеньки Иртеньева — его «откровенность», стремление честно говорить о том, что все скрывают, создают условия для объективной оценки его характера. Но в «Казаках» автор сбрасывает все маски и выступает как эпический писатель, с одинаковой аналитической беспристрастностью и одинаковой любовью рисующий душу героя и объективную действительность, с которой сталкивается в своих странствиях герой. Внутренний монолог Оленина, отражающий высокий строй его души, сменяется авторским бытовым, почти этнографическим очерком жизни гребенских казаков, рассказом о семейных отношениях в этой среде, о внешности и одежде женщин-казачек.
И внутренний «закрытый» монолог героя, и авторские описания-очерки подготавливают существенную тему дальнейшего повествования — тему прекрасного, красоты в людях и в природе как источнике этических ценностей, мощном импульсе пробуждения высоких нравственных начал человеческого духа.
Как в романтических кавказских поэмах, как в «Герое нашего времени», «беглец», покинувший светское общество, на лоне величественной, дикой природы начинает новую, мужественную и воинственную жизнь среди простого патриархального народа, людей сильных и прекрасных, как природа их края. Уклад жизни казаков не похож на патриархальный быт крепостной деревни, который изображался в крестьянской повести 40 — 50-х годов. В очерке быта терского казачества Толстой особенно выделяет те его черты, которые отличают его от жизни крестьян северных и центральных губерний. Быт казаков складывался постепенно и естественно под влиянием природных условий, в которых они живут, и исторических обстоятельств, в частности сложных отношений войны и сближений с воинственными горцами. Толстой отмечает стихийно возникающие в их быте явления, которые противоречат устойчивым предрассудкам и отражают естественный, «природный» контрпроцесс историческому процессу. Так, поставленные в условия войны и вражды с черкесами, казаки перенимают многие их привычки, «моды», вступают в куначество-побратимство и в прямые кровные связи. Даже антропологически происходит процесс сближения, «братания» воюющих племен. Это сближение накладывает отпечаток не только на обычаи, нравы, стиль одежды, но на тип человека. Исторической «парадоксальностью» отмечен и рассказ Толстого о другой особенности быта казаков: патриархальный народ, живущий суровым и архаическим бытом, по-своему «разрешил» модный «женский» вопрос. Постоянное несение воинской службы и связанные с ним отлучки из дому мужчин, перепоручение всех сельских работ и всего ведения хозяйства женщинам (черта, близкая к быту соседних, восточных народов) — все это превращает женщин в полновластных хозяек не только в доме, но и в сельских делах вообще.
В «Казаках» Толстого и «усиленно сознающий» герой и народ составляют важные значимые предметы изображения. Герой воспринимает народ как нечто единое — «не я» и «не мой мир». Для него горы, станица, Марьяна, Лукашка и Ерошка в равной мере воплощают иную жизнь — противостоящую и ложной жизни света, из которого он бежал, и вечной, отвлеченной работе его собственного сознания. Красота гор, красота Марьяны, красота первобытных лесов, красота и удаль Лукашки и красота горцев-джигитов сливаются в единое представление, таинственное единство прекрасного «не я», с которым жаждет сродниться его тоскующая, обособленная, эгоистическая душа. Порыв к этому «диалогу» принимает форму страстной, альтруистической любви, жажды самопожертвования.
Однако «не я» Оленина не представляется автору повести единством, неразложимым и идеальным, как это было в романтических поэмах. Орудие анализа прикладывается автором и к народу. Видя его единство, он сознает и его социальную многосоставность, показывает разнообразие человеческих характеров, составляющих эту среду, и сложность каждой входящей в ее состав личности. Анализируя явления объективной действительности, Толстой в то же время подвергает критической оценке и самый инструмент своего познания, понятия, которыми оперирует.
Обычное для многих предшественников Толстого и для него самого в других его произведениях противопоставление эгоизма дворянина-мыслителя коллективизму, смирению и скромности представителя народа в «Казаках» сменяется сопоставлением двух эгоизмов. Эгоизм оказывается свойственным не только индивидуалисту дворянину, но и народному герою; более того, казаки не понимают альтруистических порывов Оленина (Лукашка) и принципиально отрицают альтруизм (Ерошка). На юношескую щедрость и стремление к братству Оленина, отдающего ему коня, Лука отвечает обидными подозрениями, сомнением в чистоте намерений Оленина. Он как будто не верит, как и Ерошка, в возможность свободных от эгоизма побуждений, однако Толстой показывает, что в глубине этого недоверия стоит социальная и историческая специфика бытия Оленина и Луки, которых непосредственно влечет друг к другу взаимная симпатия. «Что-то похожее на любовь чувствовалось между этими двумя столь различными молодыми людьми» (6, 83). Луке представляется совершенно необъяснимой и загадочной свобода Оленина, который может подарить хорошего коня, не рассчитывая взамен ни на какую выгоду. Эта-то свобода прежде всего пугает Луку. Ведь она является знаком чуждого молодому казаку уклада социального быта, при котором человек владеет массой совершенно не нужных ему, излишних предметов, а труд, потребности и достаток не находятся во взаимной связи.
В уста героя своей драмы «Живой труп» Федора Протасова Толстой впоследствии вложит слова о цыганской песне: «Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля» (34, 22). Оленин является носителем принципа «свободы», в очень специфическом ее аспекте, Лука — «воли», в смысле, близком к тому, который вложил в это слово Толстой в реплике Протасова.
Жадность к ощущениям бытия, кипение сил и жажда приобщения ко всем проявлениям жизни сближают эгоизм Оленина и Луки, так же как стихийная жизнерадостность делает возможной «дружбу» между наивным, грубым эгоистом князем Белецким и девушками-казачками. Вместе с тем напряженная духовная жизнь Оленина, создающего своеобразную этическую систему, воздвигает преграду между ним и казаками.
Целый ряд поэм изображал ситуацию изгнания, отвержения патриархальной средой героя иных нравственных понятий — преступника («Цыганы») или отступника («Тазит» Пушкина, «Беглец» Лермонтова). В «Герое нашего времени» носитель сложной и противоречивой этико-психологической системы агрессивно вторгается в мир освященных обычаем нравственно-бытовых форм, скептически игнорируя их и ничего не ставя на их место (ситуация, близкая к «Цыганам»), В «Казаках» мыслящий, «сложный» герой идет к простым людям с жаждой братства и любви и наталкивается сначала на стихийную, а затем и на образно, но лаконично сформулированную систему понятий. Он приходит в среду мыслящих существ, и его «философия» встречает сопротивление чужой мысли. Выразителем этой системы понятий является старый казак-удалец, пьяница и шутник Ерошка, который рассуждает о жизни и смерти, человеческих отношениях и характерах с позиций языческого пантеизма и скептицизма. Альтруистические этические решения Оленина, не верящего в бога, но создающего свою систему нравственных понятий на христианской основе, неприемлемы для Ерошки. Эгоизм, который присущ народным героям повести и своеобразным «теоретиком» которого является Ерошка, не отрывает человека от универсума, не противопоставляет его обществу. Это — эгоизм жизни, проявления и цветения общего в частном, природы в человеке. Эгоизм людей народной среды снимает трагическую антиномию конечности жизни человека и бесконечности его духа, в котором отражена бесконечность самопознающей природы. Поэтому Ерошка отвергает христианские представления о бессмертии души. В лице этого героя Толстого изображение сознания, выражающего себя в простейших, элементарных формах, получило дальнейшее развитие. Мысля и рассуждая, Ерошка опирается на опыт своей жизни, он — оригинальная, самобытная личность, но «философия» его выработана средой казачества и главные ее положения он усвоил в готовом виде.
«У нас, отец мой, в Червленой, войсковой старшина — кунак мне был... Так он говорил, что это все уставщики из своей головы выдумывают. Сдохнешь, говорит, трава вырастает на могилке, вот и все. — Старик засмеялся. — Отчаянный был.
— ...Так, как умрешь, трава вырастет? — повторил Оленин.
Ерошка, видимо, не хотел ясно выразить свою мысль. Он помолчал немного. — А ты как думал?» (6, 56).
Между Олениным и Ерошкой возникает та форма общения, которой требует духовное состояние Оленина. Внутренний монолог, отражающий процесс психического созревания этико-философского решения, сменяется диалогом, в ходе которого отношение Ерошки к проблемам войны и мира, любви и аскетизма, жизни и смерти оказывает влияние на Оленина, способствует критическому пересмотру им своей системы, ее дальнейшему развитию, но старый казак не становится для Оленина «учителем жизни», как Каратаев для Безухова в «Войне и мире». После разговора с ним Оленин вступает в диалог с Лукой: «Что за вздор и путаница? — думал он (Оленин. — Л>. Л.). —Человек убил другого, и счастлив, доволен, как будто сделал самое прекрасное дело. Неужели ничто не говорит ему, что тут нет причины для большой радости? Что счастье не в том, чтобы убивать, а в том, чтобы жертвовать собой... — Чему же ты радуешься? — сказал Оленин Лукашке. — Как бы твоего брата убили, разве бы ты радовался? Глаза казака смеялись, глядя на Оленина. Он, казалось, понял все, что тот хотел сказать ему, но стоял выше таких соображений. — А что ж? И не без того! Разве нашего брата не бьют?» (6, 82—83).
Отношение Луки к убийству и войне отличается от мыслей Ерошки, как отличается его краткая речь от балагурства старого казака. Это разные индивидуальности, и каждый из них думает по-своему, но строй их мыслей имеет глубокое внутреннее родство, и обоим им ход мыслей Оленина чужд. Он вызывает у них любопытство. Лука, например, особенно заинтересован свободным «вмешательством» Оленина в собственную судьбу, его способностью изменить свой образ жизни, поступать «не как все». Однако обмен мыслями между Олениным и казаками не приводит к их сближению, о чем временами мечтает Оленин, к подчинению одной системы другой. Чужая среда отвергает вечного странника — «гамлетиста»: «Такой ты горький, все один, все один. Нелюбимый ты какой-то!» — говорит о нем Ерошка. Не отступник, не преступник, он остается чужим, не став даже антагонистом народной среды, как Печорин.
В «Казаках» Толстого народная среда становится собирательным героем, как и в его «Севастопольских рассказах», как затем и в романах Решетникова и Мельникова-Печерского. Однако по своей сюжетной схеме, как мы видели, «Казаки» остаются произведением достаточно традиционным. Герой, «усиленно сознающий» и эгоистичный, погружается здесь в народную среду, в среду патриархального, живущего своим постоянным, исконным бытом казачества — и, будучи отвергнут им, возвращается в «цивилизованное» общество. Мыслящий дворянин в значительной степени сохраняет за собою еще положение центра повествования, хотя в этой повести обнаруживаются уже тенденции образования двух равно значимых центров (герой и народ), которые в конечном счете приведут к тому, что в романе «Воскресение» народная среда явно «возьмет верх» и герой — дворянин — по существу утеряет свою функцию носителя главного этического смысла произведения.[2]
Наряду с произведениями, рисующими народ в сопоставлении с героем, данным крупным планом, как правило, героем, имеющим за собою длительную историю литературного осмысления, — в 60-е годы, сначала через очерк этнографического и социального характера, а затем и через повесть, в литературу входит и прочно «обосновывается» в ней сюжет, трактующий судьбу народных масс как таковых, судьбу народа. Следует отметить, что, перерастая в повесть и затем в роман, очерковое изображение народа теряет свою «сиюминутность», приобретает обобщенный смысл, превращается из зарисовки, этюда в полотно, пронизанное исторической мыслью.
Рисуя «судьбы народные», многие писатели 60-х годов уже не могли сосредоточиться на отдельном (пусть и характерном) случае, отдельной (пусть и трагической) судьбе. Писались, конечно, и такие, тесно связанные с литературными традициями 40-х годов повести-биографии (Славутинский, М. Вовчок), но особенностью романа 60-х годов является то, что в нем все большее место начинает занимать жизнь народной массы.
Салтыков считал главным достижением писателей 60-х годов, прежде всего Решетникова, открытие драматизма народной жизни, высокого значения борьбы за существование, но вместе с тем он подчеркивал, что внутренние конфликты крестьянского быта имеют общечеловеческий характер, что современный подход к народу исключает рассмотрение народной жизни как замкнутой в себе сферы.[3]
«Открытия», о которых писал Салтыков, стали возможны в литературе лишь в конце 50-х — начале 60-х годов, в пору разорения и пролетаризации деревни и падения вековых патриархально-феодальных отношений. Конфликты борьбы за существование резко обострились и обнажились в народной среде. Конечно, они имели место и в 40-х годах, и главным содержанием крестьянских повестей 40-х годов является изображение борьбы человека с обстоятельствами. Обстоятельства, типичные для крепостной деревни и угнетавшие крестьянина, персонифицировались в повестях той эпохи в образах помещиков, управляющих, бурмистров, кулаков-мельников и скупщиков полотна. В повестях 40 — 50-х годов крестьянин кротко терпит или мечется в тщетных попытках спастись от притеснений и преследований (повести «Деревня», «Антон Горемыка» Григоровича, «Муму» Тургенева). В повестях писателей этих лет присутствовал и другой аспект изображения борьбы за существование — аспект борьбы с природой, крестьянского труда. Особенностью всех этих изображений было то, что крестьянин, рисовавшийся здесь, действовал в веками складывавшихся условиях и стремился к сохранению достигнутого им неустойчивого равновесия в этих хорошо известных ему формах жизни. Его цель состояла в том, чтобы выйти из несчастья («курьезного случая», по выражению Салтыкова), внезапно возникшего конфликта и вернуться к исходному положению, сохранить ситуацию, в которой он был до несчастья.
Герой же психологических, «интеллектуальных» повестей, носитель теоретической мысли, был выразителем отрицательного, критического начала, начала развития. Его страдания лежали не в материальной, бытовой сфере и его устремления были направлены не на сохранение status quo, а на разрушение его. Предметом желаний интеллектуального героя была не гармония, не благополучное повторение извечного цикла жизни, а нарушение его, внесение в него дисгармонии, изменение его русла. Его трагическое положение было следствием несоответствия его натуры косному быту. «Общечеловечность» основного конфликта произведений из народного быта 60-х годов, о которой пишет Салтыков, была связана с изменением положения народа и изменением характера героя литературы этого периода в целом.
Авторы «деревенских» повестей 40-х годов рисовали своих героев в момент, когда их постигало несчастье — немилость помещика, управляющего, переселение на новые земли, пропажа лошади, насильственный брак и т. д., — и этим несчастьем завязывалось действие. В романах Григоровича драматизм народной жизни раскрывался через показ разложения патриархальных отношений в крестьянской семье. Типичный представитель демократической литературы 60-х годов Решетников в повести «Подлиповцы» иначе разрабатывает крестьянскую тему. Обычное, неизменное течение патриархальной жизни выступает в его произведении как страшная трагедия вымирания народа. Без каких-либо особых драматических обстоятельств, без несчастья, нарушающего ход «нормальной» жизни, вся деревня Подлипная, изображенная Решетниковым, — не отдельный крестьянин-горемыка или слабый и пассивный мужик, как например Лапша в «Переселенцах» Григоровича, а именно вся деревня — поголовно умирает. Подлиповцы забиты, темны, доведены до такого разорения, что их вымирание кажется неизбежным. Полная исчерпанность всех средств в борьбе за существование с враждебными социальными обстоятельствами и силами природы, отсутствие ресурсов в старых формах отношений для сохранения своей личности приводит этих крестьян к массовой пассивности, безразличию к своей судьбе. В описании положения деревни Подлипной Решетников следует традициям «жестокого» реализма народных повестей 40-х годов, но он еще суровее своих предшественников. Если кротость и долготерпение крепостного крестьянина были для гуманистов той эпохи исполнены глубокого этического смысла, то Решетников видит в них не выражение характера народа, а свидетельство обреченности старых форм социального быта. Момент, которым сюжет «деревенских» повестей предшествующей эпохи завершался, — осознание героями безнадежности своего положения и их гибель — в повести Решетникова становится переломным. Этот момент предстает здесь как грань трагического и бедственного, но все же несомненного возрождения. На краю гибели в сознании забитых и темных людей внезапно происходят сдвиги, в них — сначала незаметно, в одном человеке, потом все явственнее и в целой деревне — вспыхивает «инициатива» и энергия. С этого момента повествование о судьбе крестьян-подлиповцев обретает ясно выраженное историческое звучание, становится изображением переломной эпохи народной жизни. Меняется характер борьбы крестьянина за свое существование, меняется идеал каждого участника этой борьбы, как бы темен и забит он ни был, какими бы наивными ни были его представления об идеале. Крестьяне, только что покорно умиравшие по нетопленым избам, не убиравшие даже мертвецов в пассивном стремлении хоть как-нибудь сохранить себя, встают, выходят на нестерпимый мороз со своим жалким скарбом и умирающими детьми — не только чтобы спастись от смерти. Их внезапно охватывает утопическая мечта о «богачестве», о местах, где платят хорошо за работу и живут счастливо.
Название изображенной в повести Решетникова деревни «Подлипная» стало таким же нарицательным обозначением пореформенной пролетаризирующейся деревни, как «Обломовка» — патриархально-крепостной, и вся суть повествования Решетникова состоит в исчезновении этой деревни. По мере развития действия повести герои все дальше уходят от деревни, многие из них гибнут, другие вливаются в рабочую массу или «ватагу» бурлаков, ассимилируясь с нею. У Решетникова совершенно отсутствует отношение к народному герою как воплощению вечных этических норм, представителю общественного слоя, не тронутого порчей, которую несет современное развитие.
Народ и народная жизнь в «Подлиповцах» и в романе «Где лучше?» охвачены процессом изменения, и эти изменения прогрессивны. В произведениях Решетникова очень существенное место занимает тема передвижения народных масс в пространстве, миграции. Народное половодье, затопившее огромные пространства России и оставляющее после себя преображенную землю, покрытую приисками, заводами, караванами груженых барж на реках и железными. дорогами, — центральный образ творчества писателя.
Если у Достоевского бедные люди, испытав крушение, опускаются на дно общества, социально деградируют, то герои Решетникова, уходя из родного гнезда, бросая дома, лишаясь крова и семьи, теряя детей, «продаваясь» (выражение петербургских сезонных рабочих) на вольнонаемную каторгу, изнывая в бурлацкой лямке, — подымаются, растут, «умнеют», улучшают свое положение. Вчерашние крепостные, уральские рабочие (романы «Глумовы» и «Горнорабочие») освобождаются реформой от неограниченной власти мастеров, заводского начальства, от физических наказаний и особо грубых форм насилия; уходя навстречу новым бедствиям (некоторые из них гибнут), участники этого великого движения постепенно просвещаются, приобретают рабочие профессии и навыки, научаются читать, осознают свое положение и делают первые шаги к объединению и организованной борьбе за свои интересы (роман «Где лучше?»).
От отдельного человека, его судьбы, его борьбы за свое счастье зависят судьбы семьи, рода. В исторической протяженности, продолженности действия, в цепи его последствий, охватывающих все более широкий круг людей, проявляется серьезность и значительность происшествий жизни рядовых бесправных, задавленных нуждой людей. Решетников показывал весь трагизм, всю глубину бедствий, которыми ознаменовался новый этап исторического развития страны. Структура повествования герой — семья — род — сословие — общество [4] у него принимает форму рассказа о том, как в борьбе за существование погибают люди, распадаются семьи и лишь в конечном счете несколько человек — осколки погибшей семьи — ощущают на себе, что инициатива отцов, их отчаянное решение ради поисков новой жизни и «богачества» идти на риск, страшные лишения и труды дали свои результаты. Таким образом, не семья, а род одерживает эти скромные победы в борьбе за существование.
Действие произведений Решетникова протекает в историческом времени, изменения жизни людей из народа — крестьян и рабочих — по поколениям не менее, чем «пространственные» движения, значимы для Решетникова. В повести «Подлиповцы» гибнут все главные герои, писатель посвящает им своеобразную эпитафию: «Родился человек для горе-горькой жизни, весь век тащил на себе это горе, оно и сразило его... Вся жизнь его была в том, что он старался найти себе что-то лучшее».[5] Но повествование оканчивается не этим эпизодом, а сообщением о прогрессе в положении двух случайно уцелевших сыновей Пилы — Ивана и Павла: «Развитие их началось с тех пор, как отец повел их в город... Чем дальше шли ребята, тем больше работали их головы... Вот они стали спрашивать сельских жителей, большею частью рабочих; те, хотя с бранью, но растолковывали им. После этого ребята долго толковали между собой и кое-что понимали... Короче сказать, они более понимали, чем их отец, Сысойко и Матрена» (1, 51, 52). Павел и Иван переходят в другой класс общества, становятся рабочими, «очень развились и даже умеют читать» (1, 95). «Потерявшись», окончательно порвав связи не только с деревней, с семьей, но даже с «ватагой» бурлаков, в момент, когда гибель их — темных, безграмотных и беззащитных ребят, оставшихся без средств к существованию в чужом городе, — кажется неизбежной, они находят в себе неожиданные источники сил и способностей, а в окружающей среде возможность новых связей.
Концовкой повести является не изображение гибели главных героев начала рассказа, а разговор Ивана и Павла — представителей младшего поколения семьи, которым, возможно единственным из ее членов, суждено видеть последствия отчаянной инициативы Пилы. Разговор этот носит знаменательный характер: «Один богато живет, а другой бедно, и живут-то везде по-своему. Один сыт, а другой кору ест. А почто же не все богаты», — рассуждает один брат. «Ну уж не говори больше. Ты говори спасибо, что и так-ту живем», — возражает другой (1, 97). Так Решетников кончает повесть, сформулировав устами простодушных героев, только привыкающих связно излагать свои мысли, идею двух форм борьбы за существование. Эти две формы — приспособление и борьба за социальную справедливость.
В романе «Где лучше?» Решетников создает монументальное полотно пореформенной жизни народа, рисует перемещение по стране массы рабочих, вчерашних крестьян, стремящихся приспособиться к новым историческим условиям жизни и обретающих в страданиях, лишениях, непосильном труде и самой гибели понимание своего положения и способность к сопротивлению. Таким образом, совершается исторический переход от приспособления к борьбе за социальную справедливость. Изображая слияние множества воль и устремлений в единое народное действие как следствие и проявление общественных сдвигов, вовлекающих огромные массы людей в историческое творчество, Решетников сближался с Л. Толстым, и это сближение не было случайным. Ведь новая полоса жизни России, всколыхнувшая неподвижный быт народа, открыла писателям великое творческое начало, заключенное в забитых и темных массах.
При всем огромном различии проблематики и художественных принципов произведений Решетникова, с одной стороны, и «Войны и мира» Л. Толстого, с другой, при всей разнице масштабов дарования этих писателей, в их творчестве можно усмотреть существенные, сближающие их черты. Оба они являются создателями больших романов-эпопей, в которых жизнь народа рисуется в историческом аспекте. Центральным образом в романах «Где лучше?» Решетникова и «Война и мир» Толстого является образ движения огромных масс народа в пространстве, выражающий представление о взрыве исторической активности человечества. Проблема миграции народных масс (у Толстого в глобальном охвате), интерес к истокам, первопричинам этих миграций, представление о всемирной значимости действий и жизненного поведения каждой личности, а также о значении судеб семьи и рода для жизни общества и страны, своеобразное изображение борьбы за существование как процесса решения народными массами общенациональных задач — сближают произведения этих столь различных, но столь характерных для литературы 60-х годов романистов.
Постановка общих социально-исторических проблем в очерке способствовала формированию на его основе повести и зачастую предопределяла разрастание повести до романа и эпопеи. Именно так было в творчестве Решетникова, посвятившего роман «Где лучше?» изображению процессов действительности, впервые показанных им в «этнографическом» очерке «Подлиповцы». То же можно сказать и о Мельникове-Печерском, который, нарисовав картину быта одного из районов Поволжья и своеобразный сильный характер богатого крестьянина, ставшего тысячником, — типичного представителя жителей этого района, — затем раскрыл влияние деятельности своего героя на жизнь окрестных деревень, на положение скитов и, охватив быт народа целого края со всеми изменениями этого быта на протяжении определенного исторического периода, далеко вышел сначала за пределы очерка, затем повести, а затем и романа и создал эпопею: цикл из двух романов. Герой его — своеобразный общественный, даже государственный деятель. Он в центре больших исторических событий (борьба за сохранение скитов и их конечное «зорение»). К нему является «посол из Москвы» — от московских старообрядцев, он собирает информацию о ходе государственных мероприятий и видах правительства. Разделяя взгляды своей среды, он «представляет» значительную группу населения и пытается оказать воздействие на правительственную политику в желательном для этой группы направлении. Конечно, это воздействие производится не легальными путями, которые невозможны. Главный герой «В лесах» и «На горах» Чапурин — человек патриархального сознания. Писатель показывает наивность, традиционность этических представлений заволжского тысячника, его неумение ориентироваться в новейших, обнаженно капиталистических отношениях; более того, Мельников-Печерский склонен идеализировать патриархально-архаические черты характера и взглядов своего героя. Вместе с тем Чапурин — герой литературы 60-х годов. В 40-х годах невозможно было бы такое изображение патриархального простого человека, осмысление его частной жизни и борьбы за свое благополучие как деятельности, имеющей историческое и социальное значение.
Характерным примером такого изображения народной среды можно считать и «Мирскую беду» (в «Современнике» при первой публикации 1859 г. называлась «Своя рубашка») Славутинского. Главная коллизия этого произведения — нравственное самоосуждение и наказание старого крестьянина, который, имея влияние на сход, не противостоял самоуправству старосты, так как боялся за собственное благополучие. Здесь к крестьянину предъявляется требование понимания своего долга перед «миром» и ответственного отношения к своей общественной позиции.
Решетников на забитых, наивных героях демонстрирует значение инициативной личности из народа, способной увлечь за собой других и повлиять на судьбу многих людей. Так, Пила единственный в своей деревне может оценить положение односельчан и поднять Подлипную на исход из родных мест. Писатель подчеркивает, что его герой — рядовой представитель своей среды; более инициативный, чем его односельчане, в начале пути, он затем, в блужданиях по новым местам, оказывается менее приспособляемым и гибким, чем его сыновья-подростки. Однако первый толчок, с которого началось движение крестьян его деревни, влившихся в общий поток исторически значимого народного движения, был дан его индивидуальной волей. Он выступил в своем маленьком масштабе в функции исторической личности. О появлении таких инициативных личностей в критические моменты жизни общества говорил в статье «Не начало ли перемены?» Чернышевский в связи с вопросом об условиях возникновения народных движений, называя в качестве такой личности Вильгельма Телля.
Особенностью Решетникова является то, что он показывает значение индивидуальной инициативы «в элементе», воплощая историческую необходимость в лице забитого и темного крестьянина. В рассказе «Никола Знаменский» писатель дает мастерскую зарисовку характера сельского священника-полуязычника, воспринимающего христианство и проповедующего его в тех наивных, первобытных формах, которые были присущи пермякам и выразились в их ставших позже знаменитыми деревянных скульптурах «богов». Духовное и светское начальство обращается с Николой как с «мужиком», но он, не способный осилить священное писание, — настоящий «пастырь» односельчан. Защищая их интересы, он попадает в острог как «бунтовщик» и погибает в нем. Этот эпический характер мог существовать и прежде — рассказ ведется от лица доктора, передающего свои воспоминания, — но не случайно именно в новую эпоху героем очерков, рассказов и романов из народной жизни становится человек деятельной натуры, а темный, почти первобытный мужик из глухой уральской деревни предстает как носитель своеобразной и самобытной этической системы, в которой христианство смешано с язычеством.
В романах Решетникова, и прежде всего в романе «Где лучше?», раскрыто влияние отдельной личности из народа, ее индивидуального характера на окружающую среду. Так, «прелестнейшая русская женщина» (по выражению Салтыкова-Щедрина) Пелагея Мокроносова — труженица и мечтательница — рисуется как личность, оказывающая ощутимое нравственное влияние на окружающих; серьезный и независимый человек, замечательный мастер своего дела Влас Короваев и петербургский пролетарий, сознательный борец за права рабочих Петров характеризуются как люди нового времени, обнаруживающие способность к коллективизму, к выработке новых идеалов, носители инициативы, просвещающие рабочих.
Сила творческого начала рядовой личности, исторический смысл инициативы человека, преследующего «ближайшие» цели, значение отдельных и как бы разно направленных частных воль в едином общенародном деянии открывались ряду писателей 60-х годов, хотя никто из них не возвысился до обобщений Л. Толстого и не достиг его умения, по словам Чернышевского, «переселяться в душу поселянина» (IV, 682).
Особенный вклад в разработку этой проблематики внесли писатели-демократы, и более всех Решетников, романы которого уникальны по изображению в них процесса формирования рабочего класса в России как великого исторического события, переломного момента в жизни народа, всколыхнувшего его неиссякаемые творческие силы.
С другой стороны подошел к проблеме борьбы за существование Н. Г. Помяловский, который на материале быта разночинцев и чиновников раскрыл и значение отдельной личности в самозащите семьи и рода, и влияние борьбы бедствующих представителей низов общества за свое благополучие на социальную жизнь в целом, и смену «приспособления» к неблагоприятным условиям социальным и политическим сопротивлением как неотвратимый, исторически закономерный процесс. Инициатива «возвышения» семьи нищего чиновника Чижикова исходит от его жены Мавры Матвеевны (роман «Молотов»). Благодаря уму, таланту и воле этой простой женщины, дочери сапожника, Чижиковы подымаются, приобретают положение в обществе, накапливают капитал, занимают ключевые позиции в определенной сфере жизни. Эпопея борьбы за существование Мавры Чижиковой и всей семьи под ее началом предстает в романе Помяловского как героический подвиг неусыпного дружного труда и самоотвержения. Жизнь Мавры, а также история ее младшей дочери Анны Андреевны Дороговой, рассказанные писателем, — это своеобразные жития праведниц и страстотерпиц, принесших свои недюжинные таланты, свое любвеобильное сердце в жертву идее благосостояния и благополучия семьи. В ходе этой борьбы изменяются не только общественное положение семьи и ее членов, не только их характеры, но и мировоззрение. Семья Чижиковых и ее «отростки» становятся значительным явлением жизни общества. Сбросив с себя после десятилетий самоотверженной борьбы и труда ярмо нужды и «клеймо» принадлежности к самым низшим классам общества, героиня и ее близкие становятся не просто благополучной семьей, но кланом, исповедующим воинственную идеологию защиты status quo, фанатически преданным своему «делу» — бюрократической службе, которую они не отделяют от служения своему личному благополучию. Всякую попытку поколебать установленный порядок, к которому они применились и в котором нашли свое, удовлетворяющее их место, они готовы встретить ожесточенным и организованным отпором. Они боятся изменений и, не сознавая того, являются страстными врагами развития. Таким образом, естественное стремление к самозащите перерастает в агрессивную идеологию мещанства. Историческая коллизия, проанализированная Помяловским в его повести «Молотов», была чрезвычайно значительна, и выводы писателя были необыкновенно новы. Помяловский утверждал, что идеология мещанства — принципиальная и страстная защита своих завоеваний и ради них всего существующего в обществе порядка — становится господствующим мировоззрением первого победившего поколения, выбившегося своим трудом и своей энергией из низов. Однако процесс перерастания здорового, демократического стремления к счастью в антидемократическую, охранительную идеологию обратим. Неодолимое развитие общества наносит обычно удар по мещанской косности, разлагая план победителей изнутри через молодежь, которая не «удерживает» пафоса завоевания и «охраны» своего благополучия и отстаивает право на мысль и критику как высшее благо и венец благополучия. А этот «венец» становится началом, разрушающим и устарелый идеал благополучия, и самые реальные формы его воплощения.
Уже в «Подлиповцах» Решетникова возникает представление о том, что консервативные настроения характерны для первого этапа победы в борьбе за существование, но что в недрах этого этапа созревают семена критицизма. Представители первого поколения «выбившихся в люди» подлиповцев — Иван и Павел, как выше отмечалось, тоже боятся критики действительности («Ты говори спасибо, что и так-ту живем»), но уже в своих первых и еще очень элементарных размышлениях они ставят вопрос: «А пошто же не все богаты?». Герои Решетникова — рабочие — гораздо легче, чем чиновники и мещане Помяловского, без идеологической борьбы между поколениями и психологической ломки переходят от приспособления к первым мыслям о социальной несправедливости и попыткам сопротивляться ей (роман «Где лучше?»). В романе «Свой хлеб» грамотный рабочий, читающий политическую литературу, посвящает швею, происходящую из среды чиновничества, бывшую барышню, в суть отношений хозяев и пролетариев, говорит ей о необходимости классовой борьбы.
Расшатывание социальных перегородок, сближение судеб людей разных сословий и классов общества — характерное явление эпохи 60-х годов — стало предметом наблюдения и осмысления литературы. Отражение этого процесса можно усмотреть в сюжетах, основных конфликтах и отдельных ситуациях романов и повестей второй половины XIX в. Опосредствованно и сложно, но в достаточной степени ясно выразился этот исторический процесс и в самом представлении о структуре общества, и в проблемно-жанровой дифференциации произведений литературы. Крестьянская тема захватила всю литературу. Однако выделить «крестьянские» повести и романы из общего фонда литературных произведений 60-х годов стало подчас невозможно.
Действительно, такие произведения, как романы Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах», в которых автор прямо ставил перед собою цель показать особый, народный мир — жизнь трудового населения Поволжья, — оказываются на деле большими эпическими произведениями о прошлом и будущем России, о развитии капитализма и значении этого исторического процесса, о диалектическом соотношении консервативных, устойчивых начал народного мировоззрения и стремительного развития нового, промышленного и торгового уклада жизни.
В повести Толстого «Казаки» мыслящий дворянский герой и народ одинаково интересуют автора, и это произведение представляет собою психологическую повесть о внутренней эволюции молодого аналитика-моралиста и эпическое повествование о жизни казачества, его мировоззрении и этике.
«Война и мир» — эпопея, рисующая духовные искания лучших и наиболее изощренных интеллектов на фоне больших нравственно-практических решений, которые принимает народ, выражающий свои убеждения стихийно, через действия и поступки. Без усвоения нравственного опыта народа, его прочной этико-философской системы человек современной высокой духовной культуры оказывается бессильным перед лицом хаотической действительности катастрофического периода истории. Этическая система высшей дворянской интеллигенции, покоящаяся на вере в разумную природу человека и прочность определенных, исторически сложившихся социальных структур, распадается, не давая ключа к оценке резких проявлений дисгармонии, разрушения общественных связей, массовых актов вандализма, которые воспринимаются гуманным и рационалистическим сознанием как непонятные уклонения с пути прогресса.
Народная этика, обобщающая продолжительный исторический опыт, выросшая из осмысления тяжелых испытаний, которые для народа были не нарушением обычного благополучного течения жизни, а извечной формой существования, давала размышляющим рационалистам импульсы для новых решений, почву для оценки таких явлений истории, которые разрушают стройные рационалистические системы или заставляют сомневаться во всесилии гуманных идей. Оздоровляющее влияние Каратаева на Пьера основано на том, что Каратаев порожден крестьянской массой, которая сталкивалась с насилием, несправедливостью, жестокостью и до нашествия Наполеона. Народ помнит и татарщину, и другие страшные войны, испытывает на себе крепостное право и солдатчину и отлично знает, что такое зло, на что способен человек, лишенный нравственного чувства и наделенный неограниченной властью над другим человеком. Поэтому от Платона Каратаева Пьер слышит простые и категоричные слова о том, что насилие французов над русским населением — «грех», нарушение человеческой этики, и сказанное невзначай: «червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае».
Доверие, которым Пьер — ученый, умный и сильный человек — проникается к этому безграмотному и простому мужику в солдатской шинели, объясняется тем, что за его словами стоит обобщение многовекового опыта народа. Отношение Каратаева к французам открывает Пьеру важнейшую грань смысла событий, свидетелем которых он становится, — историческое единство судеб народов. «Грех французов» — это трагедия всех народов Европы, нарушение этических норм, последствия которого обрушиваются на все человечество. За событиями войны 1805—1812 гг. стоит вина не отдельных людей, а народов — или ничья вина.
Простые речи Платона Каратаева, каждая фраза которого элементарна и как бы не связана с другой, оказываются полны глубокого содержания и открывают для Пьера перспективу нового хода мыслей, а роман об исторических событиях и духовных поисках лучших русских людей первой четверти XIX в. становится в то же время романом о философском диалоге русской дворянской интеллигенции и крестьянства.
[1] А. Н. Пыпин. История русской этнографии. Т. II. СПб., 1891, стр. 171.
[2] См.: Е. Н. Купреянова. Л. Н. Толстой. «Воскресение». — В кн.: История русского романа. Т. 2. М.—Л., 1964, стр. 530—538.
[3] Н. Щедрин (М. Е. Салтыков). Полн. собр. соч., т. VIII, стр. 351—352.
[4] В произведениях Решетникова — не только в романах, но, что особенно интересно, в «этнографическом очерке» «Подлиповцы» — семья и род крестьян, ставших рабочими, осмысляются в контексте, который А. В. Чичерин считает характерным для жанра романа-эпопеи. Чичерин отмечает, что в романе-эпопее «частная жизнь связана с историей народа» и что «при изображении смены поколений семья приобретает социальный, исторический смысл» (А. В. Чичерин. Возникновение романа-эпопеи. М., 1953, стр. 18). Именно так рисует историю семьи и рода крестьян и рабочих Решетников.
[5] Ф. М. Решетников. Полн. собр. соч. Т. I. Свердловск, 1936, стр. 94. — Далее ссылки на это издание даются в тексте.