13 марта 1989

<Мюнхен. 13 марта 1989 г.>

Дорогая Лидуша!

Мы уже в Мюнхене немного обжились. Фонд, премию кот<орого> (им. Гумбольдта) я получил, снял нам отдельную квартиру — правда, за наш счет и дорогую (квартиры очень дороги), но удобную, из 2-х комнат. Мюнхен город скучноватый (перестроен в нач<але> XIX в. королем Людовиком в скучном псевдо-класс<ическом> стиле, разрушен американскими самолетами в 1943—1945 гг. и вновь отстроен). Старины почти нет. Это хорошо для занятий. В Италии заниматься невозможно — ходишь по улицам, пока ноги не отвалятся — и все мало, а здесь сиди себе спокойно в библиотеке и работай. Правда, книги не все имеются из тех, что нужны. Я довольно бойко, хотя и, вероятно, весьма неправильно, болтаю по-немецки. Главное же дело — Зарина операция, кот<орую> постепенно (с большими трудностями — финансового порядка) все же организуем[1]. Рентген показал, что операция абсолютно необходима. Ее здесь не считают тяжелой, даже учитывая Зарин диабет, но все же страшновато.

У студентов здесь каникулы длиннее, чем занятия. Поэтому, еще не начинал лекций. Завтра мы с Зарой едем на 8 дней на лингвистич<ескую> конферен<цию> в Париж. Оформляя во франц<узском> консульстве визу, я убедился, что наши бюрократы — просто дети по сравнению с французами.

Я часто думаю о тебе и о всех наших. С болью отзывается наш последний телефонный разговор. Друг мой, одиночество — неизбежная судьба всякого мыслящего существа — fastidium est quies[2], как говорил пушкинский Мефистофель[3]. Я по своей философии — стоик (или стараюсь им быть), стараюсь принимать жизнь как она есть, тем более, что ее осталось не так уж много. Мой стоицизм не распространяется лишь на жизнь и здоровье детей. Здесь я втайне трепещу, но стараюсь скрывать это и себя самого не распускать. Здесь сказывается военный опыт — не позволять себе думать о том, о чем думать бесполезно, и не давать ходу воображению:

...счастлив, кто словом правит
И держит мысль на привязи свою[4].

Что же до меня лично, то я уже давно понял, что ничего страшного нет, кроме утраты близких людей.

Прости за печальную философию. Вообще же мы не грустим, хотя и не особо радуемся.

В Мюнхене прекрасный музей (Пинакотека). Замечательный Рембрандт, интересный и неожиданный Рубенс (прекрасный «страшный суд» — вихрь тел, закрученных в космическую спираль), очень интересные средневековые (XIV—XV вв.) немцы.

Не грусти, перечти письмо Пушкина Плетневу по поводу смерти Дельвига.[5]

Целую тебя и всех твоих. Зара шлет приветы из соседней комнаты.

Твой Ю.

13.III.89.



[1] Операция не состоялась.

[2] пресыщение есть покой (лат.).

[3] Из отрывка «Сцена из Фауста» (1825).

[4] Неточная цитата из поэмы А. С. Пушкина «Домик в Коломне» (1830). В подлиннике: «Тогда блажен, кто крепко словом правит // И держит мысль на привязи свою» (строфа XII).

[5] Имеется в виду письмо Пушкина к П. А. Плетневу от 21 января 1831 г. После описания потрясения, грусти по получении известия о смерти ближайшего друга Пушкин заканчивает: «Баратынский болен с огорчения. Меня не так-то легко с ног свалить. Будь здоров — и постараемся быть живы».